Неточные совпадения
Был у нее, по слухам, и муж, но так как она
дома ночевала редко, а все по клевушка́м да по овинам, да и детей у нее не было, то в скором времени об этом муже совсем
забыли, словно так и явилась она на свет божий прямо бабой мирскою да бабой нероди́хою.
Анна никак не ожидала, чтобы та, совершенно не изменившаяся, обстановка передней того
дома, где она жила девять лет, так сильно подействовала на нее. Одно за другим, воспоминания, радостные и мучительные, поднялись в ее душе, и она на мгновенье
забыла, зачем она здесь.
— Ну, как я рад, что добрался до тебя! Теперь я пойму, в чем состоят те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе. Какой
дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич,
забывая, что не всегда бывает весна и ясные дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
Но стоило
забыть искусственный ход мысли и из жизни вернуться к тому, что удовлетворяло, когда он думал, следуя данной нити, — и вдруг вся эта искусственная постройка заваливалась, как карточный
дом, и ясно было, что постройка была сделана из тех же перестановленных слов, независимо от чего-то более важного в жизни, чем разум.
Нынче он целый день не был
дома, и ей было так одиноко и тяжело чувствовать себя с ним в ссоре, что она хотела всё
забыть, простить и примириться с ним, хотела обвинить себя и оправдать его.
И, получив утвердительный ответ, Степан Аркадьич,
забыв и о том, что он хотел просить Лидию Ивановну,
забыв и о деле сестры, с одним желанием поскорее выбраться отсюда, вышел на цыпочках и, как из зараженного
дома, выбежал на улицу и долго разговаривал и шутил с извозчиком, желая привести себя поскорее в чувства.
«Это что еще?» подумал Левин, когда лакей, выбежав из
дома, остановил тарантас. Это был машинист, про которого совсем
забыл Левин. Машинист, раскланиваясь, что-то говорил Весловскому; потом влез в тарантас, и они вместе уехали.
— Нет, ты мне всё-таки скажи… Ты видишь мою жизнь. Но ты не
забудь, что ты нас видишь летом, когда ты приехала, и мы не одни… Но мы приехали раннею весной, жили совершенно одни и будем жить одни, и лучше этого я ничего не желаю. Но представь себе, что я живу одна без него, одна, а это будет… Я по всему вижу, что это часто будет повторяться, что он половину времени будет вне
дома, — сказала она, вставая и присаживаясь ближе к Долли.
Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найдено?
Часы бегут: она
забыла,
Что
дома ждут ее давно,
Где собралися два соседа
И где об ней идет беседа.
«Как быть? Татьяна не дитя, —
Старушка молвила кряхтя. —
Ведь Оленька ее моложе.
Пристроить девушку, ей-ей,
Пора; а что мне делать с ней?
Всем наотрез одно и то же:
Нейду. И все грустит она
Да бродит по лесам одна».
Остап и Андрий кинулись со всею пылкостию юношей в это разгульное море и
забыли вмиг и отцовский
дом, и бурсу, и все, что волновало прежде душу, и предались новой жизни.
Не усидев, она вышла из
дома и пошла в Лисс. Ей совершенно нечего было там делать; она не знала, зачем идет, но не идти — не могла. По дороге ей встретился пешеход, желавший разведать какое-то направление; она толково объяснила ему, что нужно, и тотчас же
забыла об этом.
Мне-с?.. ваша тетушка на ум теперь пришла,
Как молодой француз сбежал у ней из
дому.
Голубушка! хотела схоронить
Свою досаду, не сумела:
Забыла волосы чернить
И через три дни поседела.
«По глупости и со скуки», — объяснил себе Самгин. Он и раньше не считал себя хозяином в
доме, хотя держался, как хозяин; не считал себя вправе и делать замечания Анфимьевне, но,
забывая об этом, — делал. В это утро он был плохо настроен.
Он поскачет сломя голову в Обломовку, наскоро сделает все нужные распоряжения, многое
забудет, не сумеет, все кое-как, и поскачет обратно, и вдруг узнает, что не надо было скакать — что есть
дом, сад и павильон с видом, что есть где жить и без его Обломовки…
Шестнадцатилетний Михей, не зная, что делать с своей латынью, стал в
доме родителей
забывать ее, но зато, в ожидании чести присутствовать в земском или уездном суде, присутствовал пока на всех пирушках отца, и в этой-то школе, среди откровенных бесед, до тонкости развился ум молодого человека.
«Нет, пусть замолкнут толки, пусть посторонние лица, посещающие
дом Ольги,
забудут немного его и увидят уж опять каждый день там тогда, когда они объявлены будут женихом и невестой».
— Не сказала! Как странно!
Забыла! Я пошла из
дома с человеком к золотых дел мастеру…
Акулины уже не было в
доме. Анисья — и на кухне, и на огороде, и за птицами ходит, и полы моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она
забыла и думать. Теперь ей чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности. В лице у ней лежит глубокое уныние.
— Да, конечно. Она даже ревнует меня к моим грекам и римлянам. Она их терпеть не может, а живых людей любит! — добродушно смеясь, заключил Козлов. — Эти женщины, право, одни и те же во все времена, — продолжал он. — Вон у римских матрон, даже у жен кесарей, консулов патрициев — всегда хвост целый… Мне — Бог с ней: мне не до нее, это домашнее дело! У меня есть занятие. Заботлива, верна — и я иногда, признаюсь, — шепотом прибавил он, — изменяю ей,
забываю, есть ли она в
доме, нет ли…
В
доме было тихо, вот уж и две недели прошли со времени пари с Марком, а Борис Павлыч не влюблен, не беснуется, не делает глупостей и в течение дня решительно
забывает о Вере, только вечером и утром она является в голове, как по зову.
— Хорошо, Вера, буду работать над собой, и если мне не удастся достигнуть того, чтоб не замечать тебя,
забыть, что ты живешь в
доме, так я буду притворяться…
Он позвонил Егора и едва с его помощью кое-как оделся, надевая сюртук прежде жилета,
забывая галстук. Он спросил, что делается
дома, и, узнав, что все уехали к обедне, кроме Веры, которая больна, оцепенел, изменился в лице и бросился вон из комнаты к старому
дому.
Но все еще он не завоевал себе того спокойствия, какое налагала на него Вера: ему бы надо уйти на целый день, поехать с визитами, уехать гостить на неделю за Волгу, на охоту, и
забыть о ней. А ему не хочется никуда: он целый день сидит у себя, чтоб не встретить ее, но ему приятно знать, что она тут же в
доме. А надо добиться, чтоб ему это было все равно.
Впрочем, нет, не Суворов, и как жаль, что
забыл, кто именно, только, знаете, хоть и светлость, а чистый этакий русский человек, русский этакий тип, патриот, развитое русское сердце; ну, догадался: «Что ж, ты, что ли, говорит, свезешь камень: чего ухмыляешься?» — «На агличан больше, ваша светлость, слишком уж несоразмерную цену берут-с, потому что русский кошель толст, а им
дома есть нечего.
Комнату, Альфонсину, собачонку, коридор — все запомнил; хоть сейчас нарисовать; а где это все происходило, то есть в какой улице и в каком
доме — совершенно
забыл.
Японцы, подобрав халаты,
забыв важность, пустились за нами вприпрыжку, бегом, теряя туфли, чтоб поспеть к
дому прежде нас.
Между тем в Маниле, в английской или американской газете, я видел рисунки
домов и храмов в Едо, срисованных будто бы офицером с эскадры Перри, срисованных,
забыли прибавить, с картинок Зибольда.
Не
забуду также картины пылающего в газовом пламени необъятного города, представляющейся путешественнику, когда он подъезжает к нему вечером. Паровоз вторгается в этот океан блеска и мчит по крышам
домов, над изящными пропастями, где, как в калейдоскопе, между расписанных, облитых ярким блеском огня и красок улиц движется муравейник.
Действительно, Екатерина Маслова находилась там. Прокурор
забыл, что месяцев шесть тому назад жандармами, как видно, было возбуждено раздутое до последней степени политическое дело, и все места
дома предварительного заключения были захвачены студентами, врачами, рабочими, курсистками и фельдшерицами.
— Ведь Надежда-то Васильевна была у меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же, не
забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка… ну, по-вашему, дама. Я еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и что у них в
дому… Ну, я все и рассказала. Про тебя тоже спрашивала, как живешь, да я ничего не сказала: сама не знаю.
— Хиония Алексеевна, вы иногда, кажется,
забываете, что в этом
доме хозяин я… А то вы так странно держите себя и позволяете себе так много, что в одно прекрасное утро я должен буду принять свои меры.
— Свидания в первое время происходили в часы службы Половодова в банке. Привалов являлся как раз в то время, когда хозяину нужно было уходить из
дому, и он каждый раз упрашивал гостя подождать до его возвращения, чтобы пообедать вместе. Это были счастливые минуты… Антонида Ивановна, проводив мужа,
забывала всю свою лень и дурачилась, как институтка.
Но в своей горячей речи уважаемый мой противник (и противник еще прежде, чем я произнес мое первое слово), мой противник несколько раз воскликнул: „Нет, я никому не дам защищать подсудимого, я не уступлю его защиту защитнику, приехавшему из Петербурга, — я обвинитель, я и защитник!“ Вот что он несколько раз воскликнул и, однако же,
забыл упомянуть, что если страшный подсудимый целые двадцать три года столь благодарен был всего только за один фунт орехов, полученных от единственного человека, приласкавшего его ребенком в родительском
доме, то, обратно, не мог же ведь такой человек и не помнить, все эти двадцать три года, как он бегал босой у отца „на заднем дворе, без сапожек, и в панталончиках на одной пуговке“, по выражению человеколюбивого доктора Герценштубе.
Помехи являлись, и Кирсанов не только не выставлял их, а, напротив, жалел (да и то лишь иногда, жалеть часто не годилось бы), что встретилась такая помеха; помехи являлись все такие натуральные, неизбежные, что частенько сами Лопуховы гнали его от себя, напоминая, что он
забыл обещание ныне быть
дома, потому что у него хотели быть такой-то и такой-то из знакомых, от которых ему не удалось отвязаться…
Он объявлял им, что нога его не будет никогда в их
доме, и просил
забыть о несчастном, для которого смерть остается единою надеждою.
Император французов в это время, кажется,
забыл, что, сверх открытых рынков, не мешает иметь покрытый
дом и что жизнь на Тверской площади средь неприятельских солдат не из самых приятных.
Он никогда не бывал
дома. Он заезжал в день две четверки здоровых лошадей: одну утром, одну после обеда. Сверх сената, который он никогда не
забывал, опекунского совета, в котором бывал два раза в неделю, сверх больницы и института, он не пропускал почти ни один французский спектакль и ездил раза три в неделю в Английский клуб. Скучать ему было некогда, он всегда был занят, рассеян, он все ехал куда-нибудь, и жизнь его легко катилась на рессорах по миру оберток и переплетов.
Он не
забыл его — наш «старый
дом».
Аудиенция кончена. Деловой день в самом разгаре, весь
дом приходит в обычный порядок. Василий Порфирыч роздал детям по микроскопическому кусочку просфоры, напился чаю и засел в кабинет. Дети зубрят уроки. Анна Павловна тоже удалилась в спальню,
забыв, что голова у нее осталась нечесаною.
Меня всегда поражало, что все эти люди
забывали чуждый им, слишком помещичий стиль нашего
дома и дорожили духовным общением прежде всего.
И вот, когда полиция после полуночи окружила однажды
дом для облавы и заняла входы, в это время возвращавшиеся с ночной добычи «иваны» заметили неладное, собрались в отряды и ждали в засаде. Когда полиция начала врываться в
дом, они, вооруженные, бросились сзади на полицию, и началась свалка. Полиция, ворвавшаяся в
дом, встретила сопротивление портяночников изнутри и налет «Иванов» снаружи. Она позорно бежала, избитая и израненная, и надолго
забыла о новой облаве.
С вечной заботой о загадочных выражениях «Слова» он ходил по улицам сонного городка, не замечая ничего окружающего и
забывая порой о цели своего выхода из
дому.
Несколько дней, которые у нас провел этот оригинальный больной, вспоминаются мне каким-то кошмаром. Никто в
доме ни на минуту не мог
забыть о том, что в отцовском кабинете лежит Дешерт, огромный, страшный и «умирающий». При его грубых окриках мать вздрагивала и бежала сломя голову. Порой, когда крики и стоны смолкали, становилось еще страшнее: из-за запертой двери доносился богатырский храп. Все ходили на цыпочках, мать высылала нас во двор…
— Чего
забыл? — точно рванул Галактион. — А вот это самое… да. Ведь я домой поехал, а дома-то и нет… жена постылая в
дому… родительское благословение, навеки нерушимое… Вот я и вернулся, чтобы сказать… да… сказать… Ведь все знают, — не скроешь. А только никто не знает, что у меня вся душенька выболела.
— Они выгонят меня из
дому, как старую водовозную клячу, — спокойно предусматривала события мисс Дудль. — И я не довела бы себя до этого, если бы мне не было жаль мистера Стабровского… Без меня о нем все
забудут. Мистер Казимир ждет только его смерти, чтобы получить все деньги… Дидя будет еще много плакать и тогда вспомнит обо мне.
Замараевы, устраиваясь по-городски, не
забывали своей деревенской скупости, которая переходила уже в жадность благодаря легкой наживе. У себя
дома они питались редькой и горошницей, выгадывая каждую копейку и мечтая о том блаженном времени, когда, наконец, выдерутся в настоящие люди и наверстают претерпеваемые лишения. Муж и жена шли рука об руку и были совершенно счастливы.
— Так, так… То-то нынче добрый народ пошел: все о других заботятся, а себя
забывают. Что же, дай бог… Посмотрел я в Заполье на добрых людей… Хорошо.
Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и все перезаложили в банк. Одни строят, другие деньги на постройку дают — чего лучше? А тут еще: на, испей дешевой водочки… Только вот как с закуской будет? И ты тоже вот добрый у меня уродился: чужого не жалеешь.
Мне не
забыть… Потом, потом
Расскажут нашу быль…
А ты будь проклят, мрачный
дом,
Где первую кадриль
Я танцевала… Та рука
Досель мне руку жжет…
Ликуй……………………… //………………………….»
_____
Покоен, прочен и легок,
Катится городом возок.
Он сидел в углу, как бы ожидая чего-то, а впрочем, и сам не зная зачем; ему и в голову не приходило уйти, видя суматоху в
доме; казалось, он
забыл всю вселенную и готов был высидеть хоть два года сряду, где бы его ни посадили.
Я останавливался и смеялся от счастья, глядя на их маленькие, мелькающие и вечно бегущие ножки, на мальчиков и девочек, бегущих вместе, на смех и слезы (потому что многие уже успевали подраться, расплакаться, опять помириться и поиграть, покамест из школы до
дому добегали), и я
забывал тогда всю мою тоску.